Преемник - Страница 40

Мои колебания разрешились легко и просто. Флобастер подошёл ко мне первый и позвал поужинать в соседнем трактире.

Внутри меня сделалось холодно — слишком не вязался этот ужин со всей историей наших отношений. Я предпочла бы, чтобы он походя крутанул меня за ухо и пригрозил кнутом; однако делать было нечего, и я покорно кивнула.

Вечерело; размокшая за день мостовая подёрнулась коркой опасного ледка, и я не посмела отвергнуть предложенную руку. Локоть Флобастера в плотном рукаве казался вдвое мощнее Луарового; счастливо избежав падения, мы добрались до ближайшего пристойного кабачка и в молчании уселись за свободный столик.

Нижняя губа Флобастера топорщилась, как крахмальная бельевая складка — это означало, что он решителен и внутренне собран. Я попыталась припомнить, когда в последний раз мы сидели с ним вот так, нос к носу, — и не припомнила.

Служанка принесла горячее мясо в горшочках и баклажку кислого вина; Флобастер кивнул мне и с урчаньем принялся за трапезу. Мне на секунду захотелось поверить, что вот мы поедим, вытрем губы и так же молча вернёмся обратно; конечно, это была глупая мысль. Флобастер никогда не отступает перед задуманным — а сегодня он задумал нечто большее, нежели просто сожрать свою порцию в моём почтительном присутствии.

И, конечно, я не ошиблась.

Он обождал, пока я закончу обгладывать доставшееся мне рёбрышко (дело делом, а есть мне хотелось ужасно). Помолчал ещё, хлебнул вина. Сморщился. Я терпеливо молчала.

Наконец, он сдвинул брови и ещё дальше выпятил нижнюю губу:

— Ты… Ведь не дура, Танталь.

Я молча согласилась.

Начало не понравилось ему самому. Он снова поморщился, как от кислого:

— Поэтому… я удивился. Что тебе в этом родовитом щенке?

Я поперхнулась вином.

Своей огромной пятернёй он поймал мою беззащитную руку и крепко прижал к столу:

— Ты ведь не дура… была до сих пор. Ты ведь тогда, помнишь, клялась мне по малолетству, что и замуж не выйдешь, и ерунды всякой не будет… Ну я, положим, уже тогда понимал, что клятвы забудутся, как время придёт… Ладно, Танталь. Можешь не верить, но я бы тебя с чистой душой отпустил бы… Если б видел, что… понимаешь. Что это по-человечески… — он перевёл дух. Наклонился ближе, прожигая меня маленькими пристальными глазами:

— Вот только то, что сейчас… Дурь это, Танталь. Глупость. Угар… Не путайся с ним. Не знаю, почему — но только ничего, кроме горя… этот парень… ты нужна мне в труппе!! — он вдруг разъярился, может быть, от того, что не находил подходящих слов. Выпустил мою руку; сурово вперился исподлобья: — Ты нужна…

Залпом осушил свой стакан. С грохотом поставил его на стол. Отвернулся.

Я молча смотрела, как сползают по стенкам опустевшего стакана одинокие кислые капельки.

С Флобастером трудно. У него собачий нюх. Вот только объяснить ничего мне, наверное, не удастся; почуял-то он мгновенно, но вот понимает по-своему.

— А я буду в труппе, — сказала я без выражения. — Не собираюсь… Никуда…

Он снова подался вперёд:

— Послушай… Будешь-не будешь… Без тебя не пропадём. Ты — пропадёшь.

Я не выдержала и фыркнула. Не то чтобы презрительно — но он тут же налился кровью:

— Соплячка… Ты… Да помнишь…

Он собирался меня попрекнуть. Хотел напомнить, из какой дыры меня вытащил и что впоследствии для меня сделал. Я всем ему обязана, и это правда, тут не поспоришь, тут нечего возразить. Он хотел пристыдить меня, ткнуть носом, размазать по столу — но осёкся. Замолчал; налил себе ещё вина и снова залпом выпил.

Уж лучше бы он стыдил и попрекал. Это его благородство лишило меня сил сопротивляться.

— Я люблю его, — пропищала я чуть слышно.

Он возвёл глаза к небу, вернее, к потолку. Для него «любовь» была всего лишь сюжетом трагедии… да и фарса тоже. И я его понимала, потому что всю сознательную жизнь преспокойно прожила с таким же точно убеждением.

— Ты же не дура, — сказал он на этот раз почти нежно.

— Я люблю его, — повторила я упрямо.

В глубине его глаз вспыхнули белые злые огонёчки.

А ведь он ревнует, подумала я с удивлением. Он предъявляет на меня права — тот, кто всегда был для меня единственным мужчиной, облачённым властью. Он не злоупотреблял ею — но он ею обладал, он и мною обладал — хозяин… Он же отец. Он же и любовник. Есть-таки основания для ревности.

Он понял ход моих мыслей. Беззвучно ругнулся; отвернулся к стене:

— Ты… Зря. Я хочу, как лучше.

— И что мне делать? — спросила я устало.

— Не-делать, — он вздохнул. — Не ходи к нему. Хватит.

— Не могу, — сказала я виновато. И тут же подскочила — он грохнул кулаком по столу:

— Дура! Таки дура, как все…

Я втянула голову в плечи:

— Он… скоро уедет. Я…

— Как знаешь, — бросил он сухо. Встал и вышел, расплатившись по дороге со служанкой.

Я проводила его взглядом. Широкая дверь закрылась за широкой спиной, и смотреть оказалось не на кого — но я всё смотрела, пока сзади не кашлянули деликатно:

— Любезная Танталь…

Я обернулась. Рядом стоял длинный, как зимняя ночь, черноволосый, с сизым подбородком Хаар — так его звали, заправилу в труппе конкурентов-южан.

От неожиданности я лишилась дара речи. Хаар смотрел неотрывно, как змея; служанка споро приняла со стола пустую посуду. Предводитель южан присел, изящно забросив ногу на ногу.

Он был не стар — пожалуй, даже молод; из-под ворота куртки пробивались щёгольские кружева рубашки, а на пальце посверкивало сдвоенное золотое кольцо — у них, на юге, это символ богатства.